Расшифровка

ЧР: Спасибо, что пришел, приятно видеть тебя.
ДД: Приятно видеть тебя. Как всегда.
ЧР: Расскажи мне об этом фильме, о Тонто и о том, как ты его видишь.
ДД: Фильм с Гором… Изначально впервые Джерри Брукхаймер и я сидели, и я показал ему фотографии, мои личные, которые мы сделали с моим гримером Джоэлом Харлоу и моим другом фотографом. Это было что-то вроде теста – как должен выглядеть персонаж. Я показал их Джерри. Фильм был мертв в то время. Но неожиданно вещи стали оживать.
ЧР: Дисней имел скептицизм относительно этого проекта?
ДД: Я думаю, что в то время была эта бесконечная бюджетная дилемма у Диснея, в тот промежуток времени Дисней занимался другими проектами.
ЧР: Это  было после «Пиратов»?
ДД: Да, это было после «Пиратов».
ЧР: Вау!
ДД: У меня просто появилась эта идея, я увидел этого парня как очень интересного воина. Я увидел способ убрать все эти клише в показе коренных американцев, поставить их с ног на голову. Я сильно верил в это. Замечательно было то, что Джерри Брукхаймер, люди на Диснее, Гор Вербински, сценарист Джастин Хейт – мы все сели вместе и, обсуждая историю, мы все были согласны, что на первом месте то, что эти люди должны быть уважаемы, коренные американцы должны быть уважаемы как люди, они должны быть показаны с их чувством собственного достоинства. Элемент развлечения, определенно, как часть фильма пришел позже.
ЧР: Ты помнишь, как смотрел на Тонто ребенком?
ДД: О, да. Я был огромным фанатом. Я смотрел этот черно-белый сериал с Клейтоном Муром и Джеем Сильверхилсом. Я любил этот сериал. Но я, хотя мне и было в то время 6 лет, я всегда возмущался из-за того, что Тонто постоянно был закадычным дружком.
ЧР: И теперь настало время для тебя восполнить баланс с ним и с его отношениями с Одиноким Рейнджером.
ДД: Именно так. Тонто на самом деле… в плане глубины этого фильма… в этом фильме не было бы Одинокого Рейнджера без Тонто. Это то, как мы подошли к этому.
ЧР: Смотри. Это «Роллинг Стоун», в котором ты.
ДД: Да.
ЧР: А теперь смотри на это *картина Кирби Саттлера*.
ДД: О, да, это было вдохновением.
ЧР: Это было вдохновением.
ДД: Это, определенно, было вдохновением. Я искал идеи для персонажа, и я наткнулся на это изображение онлайн. Я мгновенно был сражен этими линиями на его лице, потому что для меня это было как если бы человек был разделен на четверти. Это секции личности: гнев, поврежденный ребенок, то и это.
ЧР: Ты видишь все это в этом лице.
ДД: Это то, что я почувствовал. Потом я подумал: «О, здорово, птица на его голове, ой, или нет, она не на его голове, она летит позади, но… нет, она должна быть на его голове, конечно!»  В качестве его духовного гида. Она в некотором смысле закадычный дружок Тонто.
ЧР: Он перекликается с другими твоими персонажами?
ДД: Я думаю, да. Я думаю, что это как один монофильм, который соединяет их всех. Их объединяет постоянная тема того, что считается нормальным, что считается за пределами, что считается странным.
ЧР: Известно твое высказывание, что ты находишь странным то, что другие находят нормальным.
ДД: Большинство вещей, которые считаются нормальными и широко приняты в жизни, интересуют меня, потому что они кажутся странными для меня.
ЧР: Я помню, что когда мы впервые разговаривали с тобой в 1999 году, ты сказал, что видишь свое будущее как характерный актер. Но вышло совсем по-другому. Я имею в виду, что ты продолжаешь делать этих персонажей, но ты стал огромной международной звездой.
ДД: Где-то на пути произошел ужасающий дисбаланс. Я не имел к этому никакого отношения.  Я не знаю, что произошло. Но хорошая новость для меня заключается в том, что «Пираты» изменили жизнь многих людей.
ЧР: Как они изменили твою жизнь?
ДД: Поскольку это происходит уже давно, я каким-то образом привык к потере анонимности, к вынужденному затворничеству…
ЧР: Ты сказал, что живешь жизнью преступника.
ДД: В некотором смысле. Это стало очевидным, когда все радикально изменилось. Когда ты покидаешь свой дом, с детьми или как угодно, то каждый шаг должен быть стратегически просчитан, как на войне. Ты перемещаешься из пункта А в пункт Б: через кухню, вниз по лестнице. И в какой-то момент ты понимаешь: вау, все это не так, как должно быть.
ЧР: Ты можешь в какой-то момент сказать «нет» всему этому?
ДД: Я не знаю, могу ли я теперь сказать «нет». «Нет» больше не является доступным мне выбором. Я не знаю.
ЧР: Но я думаю, что это лучшее время твоей жизни. Я имею в виду - помимо детей, которые, как ты сказал, изменили твою жизнь - ты можешь делать то, что ты хочешь делать.
ДД: На определенном уровне, да.
ЧР: У тебя есть выбор.
ДД: Да. На определенном уровне. Я думаю, что даже сейчас, когда я представил образ Тонто, Дисней был немного убит им. Перед тем, как начать производство, когда они уже увидели, как я полностью буду выглядеть, они были немного обеспокоены снова.
ЧР: Снова! *смеется*
ДД: Но это стимулирует меня. Я думаю, что если я обеспокоен тем, что я делаю, то я буду делать это…
ЧР: Правильно.
ДД: Да, я буду делать это правильно.
ЧР: Если ты не беспокоишься, то тогда ты начинаешь беспокоиться.
ДД: О, да! Абсолютно так! Если рядом со мной нет поводов для паники или страха, я начинаю беспокоиться.
ЧР: Тебя беспокоит, что тебе уже 50?
ДД: Нет, я просто проснулся в очередной день. Всех это беспокоит – «о, мне уже полвека!» и все такое – нет, то же самое было и  в 40. Это просто очередное десятилетие. Я думаю, что есть единственная новая вещь - в 50 лет  ты можешь испытывать полную безответственность.
ЧР: Ответственность или безответственность?
ДД: Полную БЕЗответственность. Когда ты уже старый, ты можешь просто сидеть на стуле и надевать все, что хочешь. Старые люди круто одеваются, эти их штаны…
ЧР: Кто-то когда-то сказал мне: когда мне исполнилось 60, я перестал заботиться о том, что обо мне думают, меня теперь заботит только то, что я о них думаю.
ДД:  Точно. Я помню, как Марлон постоянно говорил, что в какой-то определенный момент его жизни он наконец  достиг того момента, когда он смог просто позволить себе говорить: МЕНЯ ПРОСТО НЕ ЗАБОТИТ. И когда он говорил мне это, он казался достигшим нирваны.
ЧР: Что он значил для тебя, Марлон Брандо?
ДД: Марлон Брандо… Он значил всё для меня. Он был замечательным другом, ментором, учителем, отцом, одним из лучших друзей и самых смешных людей, что я знал. Мне так повезло быть принятым в его жизнь. И, опять же, проводить время с такими людьми, как Марлон, настолько мудрыми, - это так особенно в твоей жизни, и ты понимаешь, насколько особенно это. Это было замечательно для меня. Я думаю о нем каждый день. Я слышу его каждый день.
ЧР: Он немного заботился о том, что ты слишком много работаешь.
ДД: Да.
ЧР: Что он сказал?
ДД: Он сказал *голосом Брандо*: «Сколько фильмов ты делаешь в  год?» Я сказал: «Я не знаю, бывает по-разному. Два...три...» Он *голосом Брандо*: «Слишком много!» Я говорю: «Что ты имеешь в виду под «слишком много»? Он *голосом Брандо*: «У нас просто слишком много лиц в карманах». Это имеет смысл, в плане персонажей.
ЧР: Он предлагал тебе сыграть Гамлета?
ДД: Да. Он практически заклинал меня оставить Голливуд. Хотя бы на год. Просто взять перерыв и поехать в Лондон. Выучить Гамлета и сыграть эту роль, пока не слишком поздно, когда уже не будет шанса сыграть это. И это та вещь, которая скачет мячиком для пинг-понга у меня в голове годы и годы. Но ты достигаешь момента, когда ты думаешь: староват ли я теперь для роли Гамлета?
ЧР: Может быть, мы сыграешь Марлона?
ДД: О, я не знаю, мальчик. Это мечта-клише любого актера. Он один из самых красивых людей.
ЧР: А ты хотел бы?
ДД: Мне тогда придется держаться как можно дальше от зрителей.
ЧР: Перейдем к Хантеру Томпсону. Что он значил для тебя?
ДД: Всё. Почти так же, как Марлон, но под другим углом. Как ты знаешь, под очень, очень другим углом. Его мудрость, веселье, опять же, он был очень, очень особенным для меня.
ЧР: Я очень уважаю в тебе то, что ты заботишься о своих друзьях.
ДД: Да, очень.
ЧР: Ты глубоко верен друзьям.
ДД: Да. Так и должно быть.
ЧР: Есть люди, которых заботят только они сами.
ДД: Да, это так. Для меня благословение они все - от Марлона до Хантера, и моя дорогая подруга Патти Смит, и мой дорогой друг Кит Ричардс, Аль Пачино. Я не знаю, за что мне так повезло, но мне повезло.
ЧР: Ты все еще узнаешь что-то новое об актерской игре?
ДД:  Я думаю, ты учишься всегда. Это самое интересное во всем процессе. Каждый раз, когда ты снимаешь сцену в образе персонажа,  ты можешь изначально заставить людей нервничать, особенно когда вовлечены толстые кошельки. Сам процесс – это круто, и ты стремишься сделать что-то новое каждый раз, потому что твоя главная ответственность как актера, помимо того, чтобы служить сценарию и режиссеру, - перед зрителями, не утомить их, пробовать что-то новое всякий раз. Всякий раз, когда ты пробуешь что-то новое, ты  немного развиваешься.
ЧР: Интересно то, что Джек Воробей для тебя  - это Кит.
ДД: Кит, да, определенно, он был одним из основных ингредиентов для Капитана Джека.
ЧР: А для Тонто это была эта фотография.
ДД: Да, эта фотография, идея разделения на секции: человек, воин, ребенок, отчаянная жажда мести, собственное достоинство.
ЧР: Интересно то, как ты готовишься к роли. Ты большой любитель читать.
ДД: Да.
ЧР: Чтение помогает тебе узнать контекст жизни персонажа?
ДД: В плане изучения того…это та тема, которая занимала меня годами, это та тема, о которой Марлон и я говорили…
ЧР: Он говорил об этом на Оскаре.
ДД: Да, очень интересным образом. На протяжении моей жизни меня всегда интересовало это. Чтение помогает тебе узнать об истории людей США. Ты понимаешь, что люди, которые здесь всегда были, прекрасно жили до того, как Колумб решил, что это Индия и назвал их индейцами, что осталось до сих пор. Переселение на запад, вынуждение этих людей покинуть свою землю и свой способ жизни, пойти в христианскую церковь и одеться, как все, это… Это на самом деле было геноцидом. И когда у тебя есть такой персонаж, как в «Одиноком Рейнджере», он должен нести глубину, но в то же самое время развлекать. Это интересная задача.
ЧР: Твое исполнение роли Тонто может изменить мысли молодых людей, живущих в резервациях.
ДД: Это то, на что я надеюсь. Всем для меня была идея того, что если то, как я подошел к этому персонажу, интересно хотя бы для десяти людей… особенно детей… просто людей, десяти-двадцать детей из резерваций, и если это заставит их думать: я буду слушать моих старших, я хочу сохранить мой язык, я хочу, чтобы была жива моя культура, я хочу знать мой язык, я хочу сохранить его… Если хотя бы двадцать детей подумают так, то мне хорошо.
ЧР: Самоидентификация – это самое важное.
ДД: Я надеюсь, что дети смогут почувствовать это: я не то, что обо мне думают последние двести лет, я воин. Тогда моя работа будет выполнена.
ЧР: Что дети значат для тебя?
ДД: Дети?
ЧР: Твои дети.
ДД: Мои дети? Всё. Всё.
ЧР: Что ты имеешь в виду?
ДД: Они определенно заставили меня повзрослеть, это точно.
ЧР: Правда?
ДД: Да.
ЧР: Ты имеешь в виду ответственность?
ДД: Они прогрессировали на протяжении моей жизни. Моему сыну, моему мальчику Джеку сейчас одиннадцать, и моей дочери Лили-Роуз четырнадцать. Будучи родителем, ты проходишь через очень интересные ситуации в жизни, когда они достигают территории тинейджеров. У тебя по-прежнему есть воспоминания о себе в этом возрасте, о том, что ты сам делал в этом возрасте. Так что... *смеется*
ЧР: Ты выглядишь сейчас, словно думаешь: «О боже, надеюсь, они не делают то, что делал я!»
ДД: Да. Ты думаешь что-то вроде: «Пожалуйста, не делайте этого!»
ЧР: Они – причина просыпаться утром для тебя.
ДД: Абсолютно. Каждый день я чему-то учусь от них. В детях есть такая мудрость. Глядя на мою жизнь, ты понимаешь, что и мои дети живут, как преступники, в некотором смысле.
ЧР: Постоянно папарацци.
ДД: Папарацци постоянно, да. Моя дочь идет за покупками, и за нею всюду папарацци. Это уродливо. Если дело касается меня, то я жаловаться не стану, потому что я – в этой упряжке. Но дети не причем. Я учусь от них, потому что то, как они относятся к этому, это: «Ай, перестань беспокоиться об этом, папа!» Они такие взрослые в этих вопросах. Я бешусь, а они говорят: «Не беспокойся, папа».
ЧР: Как ты прошел с ними через эту всегда неприятную для детей ситуацию расставания с их матерью?
ДД: Это всегда, всегда неприятно. Но мои дети и, кстати, Ванесса тоже, были очень, очень спокойны. Потому что мы оказались в такой ситуации, в которой, если у вас есть дети, нельзя лгать, когда нет места ни для чего, кроме  правды. Все, кроме правды, - это плохой пример для них.  Существуют способы, чтобы как-то размыть все, но мы были просто очень правдивы перед ними. И они оказались невероятно понимающими и они приняли это.
ЧР: Они любят вас обоих.
ДД: Они были такими взрослыми в этой ситуации. Они понимали, что никакой потери любви не произойдет. Это жизнь, это часть жизни. Я был экстремально горд за них.
ЧР: Еще музыка… Поговорим о тебе как о гитаристе. Патти Смит говорит, что ты везде с собой берешь гитару.
ДД: Да!
ЧР: Музыка – это то, чем ты хотел быть.
ДД: И до сих пор хочу. Это моя жизнь. Просто я ей больше не зарабатываю на жизнь. Но музыка, определенно, по-прежнему моя первая любовь. Забавно, что в последние парочку лет у меня появилась возможность играть все больше и больше, будь это участие в записи альбома друга ли выступление на концерте где-то, сделать парочку песен. Это началось парочку лет назад и  это так круто, потому что это мое естественное состояние. Я привык к тому, чтобы гитара была на мне.
ЧР: Но ты не хотел быть вокалистом, ты хотел быть человеком в тени.
ДД: Точно! Когда я играл в клубах в 15-17 лет, я старался оставаться в темноте, не на свету, и просто играть на моей гитаре.
ЧР: Музыка – по-прежнему часть того, кто ты есть?
ДД: Определенно, да. Для меня идея быть фронтменом группы была… эээ…
ЧР: Ты хотел бы быть Китом, а не Миком?
ДД: Определенно, я хотел бы быть Китом, а не Миком, да. Верно сказано *в камеру* Никакого неуважения к тебе, Мик!
ЧР: Быть хорошим вокалистом сложно.
ДД: Я не умею это. И не хочу.
ЧР: В 50 лет какие твои приоритеты на будущее?
ДД: В 50, начиная новую декаду, мои цели, я думаю, - быть немного более эгоистичным, нет, не эгоистичным, а искать больше свободы, меньше работать, проводить больше времени с детьми, больше свободы и больше свободного времени.
ЧР: Иметь больше пространства.
ДД: Да, больше пространства. Больше возможности дышать и не быть модной вещью.
ЧР: В тебе интересно то, что ты все больше и больше делаешь с одним режиссером. С Тимом Бертоном ты сделал…
ДД: Семь.
ЧР: И с Гором Вербиснки это будет…
ДД: Пятый.
ЧР: Почему это так? Ты нашел с ними зону комфорта?
ДД: Так сложилось, что отношения между Тимом и мной на протяжении последних двадцати с лишним лет стали очень уникальным и интересным партнерством. Я часто езжу делать фильмы для Диснея, езжу еще куда-то, но потом мы по-прежнему вместе. С Гором что-то подобное в том плане, что он мастер кинопроизводства, и он не боится ничего, он делает что угодно, я никогда не видел кого-то, кто мог бы делать все это так хорошо без давления.
ЧР: Патти Смит сказала про тебя, что ты бунтарь, как Рочестер, любящий, как Шляпник, и плохо себя ведешь, как Джек Воробей. Это про тебя?
ДД: Я подумаю. Это так мило, так мило со стороны Патти. Один режиссер как-то раз сказал мне: «Хватит, будь серьезным!» Я помню, как посмотрел на него и сказал: «Ты серьезно? Ты наставляешь на меня камеру, а я перед ней вру! Это изначально игра, не так ли?»  Если ты будешь непоколебимо оставаться в ящике, у тебя ничего не получится. Единственный способ получить что-то – веселиться.
ЧР: У тебя есть ощущение, что тебе было суждено быть актером?
ДД: у меня всегда было ощущение, что когда-то был сделан радикальный поворот, я оказался на этом колесе. Переход из музыканта в актера был таким быстрым, что это смутило. Ты имел дело с товарищеским духом группы, когда вас четверо или пятеро, и вдруг неожиданно ты сам по себе, люди показывают в тебя пальцем, а ты не самый большой экстраверт в мире. Это шок, потому что люди неожиданно начали указывать в тебя пальцем, а ты не солист по натуре.
ЧР: Что бы ты ответил на вопрос о том, почему ты выбираешь именно таких персонажей?
ДД: Это задача, это исследование другой стороны - аутсайдера, что именно рассматривается как аутсайдер, как человек не от мира сего или как ненормальный. Это те вещи, которые я нахожу интересными в людях. Хантер сказал замечательную вещь для актера. Буду журналистом, он считал самой важной частью своей работы наблюдать все вокруг. Но в какой-то момент он утратил возможность наблюдать, потому что он сам стал объектом наблюдения. Вся моя работа заключается в том, чтобы наблюдать за людьми и запоминать, фиксировать различные вещи. Это интересно. Я постоянно наблюдаю за людьми.
ЧР: Живя с Хантером, ты понял Рауля Дюка?
ДД: Я жил у Хантера в его заседланном пауками наполненном порохом подвале месяцы и я впитывал его. Я так и сказал ему: «Я тебя впитываю».
ЧР: Он покончил жизнь самоубийством в 67 лет. И у него была эта знаменитая предсмертная записка, в котором он говорил, что уже после 50 он….
ДД: Хантер считал, что он прожил на тридцать лет больше. Он чувствовал, что достиг такого момента… Я знал его, и мы все знали всегда, что скорее всего так и будет, что он уйдет именно так. Так что это не было… Нет, это всегда шок. Но это был не особенный шок. Это был тупик для него. Для него вся сведенная казалась запертой. Но ты понимаешь, что больше тебе не позвонят в три утра, не будет безумных поездок по холмам Эспена, льда в бокалах со скотчем и этого безумия.
ЧР: Джонни, спасибо тебе. Приятно видеть тебя.
ДД: Чарли, приятно видеть тебя, как всегда. Я буду с нетерпением ждать, когда угодно.

перевод  - Helga
текст  принадлежит ресурсам burtonland.ru и johnnytim.com , при использовании необходимо указывать источник

Когда анализируешь то, как речи Тима и Джонни на протяжении жизни звучат со стороны, то отмечаешь, что пытливому уму должно это показаться настораживающим: эти двое всю жизнь говорят о том, какие они изгои и не такие, как все, но внешне они совершенно традиционны и всегда вели активную жизнь среди других.

Расшифровка 31-минутного интервью завершена.